Читать книгу "Жизнь этого парня  - Тобиас Вулф"

Мать призадумалась. В конце концов, у какого-то бедняка ей удалось купить счетчик Гейгера – инфракрасный прожектор, высвечивающий следы урана – и мы отправились в Солт-Лейк-Сити. Она выяснила, что где-то там должна быть руда. Тот факт, что еще никто ничего не нашел там, означал, что место будет практически нашим. Чтобы как-то свести концы с концами, мать планировала получить работу в компании «Кеннекотт Майнинг». Начальник кадров, ответивший на ее резюме, которое она отправила из Флориды накануне отъезда, оповестил ее, что не стоит приезжать, объяснив, что в Солт-Лейк нет работы и что рабочие его собственной компании собираются вот-вот устроить забастовку. Но его письмо было таким дружелюбным! Моя мать была уверена, что получит работу в любом случае.

Работы не было, и люди становились раздражительными. Случались убийства. Проститутки разгуливали по улицам средь бела дня, нетрезвые и драчливые.

Так что мы поехали дальше через пустыню. Всю дорогу пели: ирландские баллады, народные песни, биг-бенд блюз. Я подсел на «Mood Indigo». Снова и снова я грустно напевал «You ain’t been blue, no, no, no», пока мама посматривала на термометр и следила за двигателем. В горле у меня пересохло, и я стал покашливать. Но все равно был возбужден. Наш путь подходил к концу. Рекламные щиты Бурма-Шейв и изрешеченные, будто пулями, указатели миль проносились мимо. И по мере того, как числа на этих табличках становились все меньше, мы выкрикивали их все громче и громче.

Я приехал в Юту не для того, чтобы оставаться прежним мальчиком. У меня были собственные мечты об изменениях, западные мечты, мечты о свободе, власти и самодостаточности. Первое, что я намеревался сделать, это поменять себе имя. Девочка по имени Тоби пришла в наш класс незадолго до того, как мы покинули Флориду, и мы оба подвергались унижениям.

Я хотел взять имя Джек, в честь Джека Лондона. Я верил, что с таким именем я стану причастен к его силе и знаниям, которые я ему приписывал. И по крайней мере мне никогда не приходилось учиться в одном классе с девчонкой по имени Джек. А еще меня восхищало то, как это имя звучит. Джек. Джек Вулф. Моей матери категорически все это не нравилось, ни идея поменять имя, ни само имя. Но я не сдавался. В конце концов она согласилась, но только при условии, что я буду посещать занятия по катехизису. И когда я буду готов к тому, чтобы меня приняли в Церковь, она позволит мне взять имя Джонатан в качестве церковного и сократить его до Джека. Между тем я представлялся как Джек уже осенью, когда началась школа.

До моего отца дошел слух об этом, и он позвонил из Коннектикута, требуя от меня придерживаться имени, которое он дал мне. Он сказал, что это было древнее семейное имя. Это оказалось неправдой. Оно лишь звучало как старое семейное имя. Мебель, которую он покупал в антикварных лавках, тоже ведь выглядела как старая фамильная мебель. А придуманный им герб словно сошел со щита какого-нибудь жестокого барона, который провел свою жизнь, купаясь в крови сарацинов, бросаясь из сражения в сражение по грязным дорогам, усеянным пресмыкающимися крестьянами и сельскими работягами.

Он также не был в восторге от того, что я стал католиком. «Моя семья, – говорил он мне, – всегда была протестантской. Англиканской, точнее». На самом деле его семья была иудейской, но мне нужно было прожить еще десяток лет, чтобы понять это. В приступе неудовольствия отец даже позвал моего старшего брата к телефону. Я был груб, а Джеффри на самом деле мало интересовало, как я себя называю, так этот разговор и закончился.

Моя мать была довольна этим всплеском эмоций отца и приняла мою сторону. Смена имени стала казаться ей отличной идеей. В конце концов, он был в Коннектикуте, а мы в Юте. И хотя отец купался в деньгах – он женился на миллионерше, с которой жил еще до развода с моей матерью, – он ничего нам не посылал, даже той малости, которую судья предписал ему для моего содержания. Мы едва сводили концы с концами и делали это ему вопреки. Мое отречение от имени, которое он дал мне, напоминало ему об этом факте.

Той осенью раз в неделю после школы я ходил на занятия по катехизису. Желтые листья тихо проплывали мимо окон, пока сестра Джеймс наставляла нас на жизнь в вере. Она была страстной женщиной. Ее квадратная челюсть колыхалась, когда сестру что-либо приводило в волнение, а когда она говорила, ее глаза горели лихорадочным огнем, что было видно сквозь очки. Она не могла усидеть на месте, поэтому нервно ходила между столами, то и дело задевая их краем одежды. Сестра Джеймс не отличалась ни скромностью, ни робостью. Даже о сексе она рассказывала наглядно и со вкусом. Иногда она могла забыть, где находится, и начать свистеть.

Сестре Джеймс не нравилось, что мы свободно болтаемся после уроков. Она опасалась, что мы будем проводить время с друзьями из обычной школы и, по ее мнению, закончим как мормоны. Чтобы занять наше время после занятий, она организовала клуб по стрельбе из лука, художественный и шахматный клубы и потребовала, чтобы каждый из нас записался в один из них. Занятия в клубах проходили дважды в неделю. Посещение было обязательным. Никто и не помышлял о том, чтобы ослушаться ее.

Я записался в клуб по стрельбе из лука. Девочки тоже могли туда ходить, но ни одна из них так и не сделала этого. В дождливые дни мы занимались в подвале церкви, в ясные – на улице. Сестра Джеймс наблюдала за нами, когда могла. В остальное время мы находились под присмотром старшей монахини, которая была близорукой и пыталась контролировать нас, приговаривая: «Мальчики, мальчики…»

Люди по соседству держали кошек. Кошки обычно бегали по двору церкви, и им понадобилось время, чтобы понять, что они уже не хищники, а добыча. Большие пятнистые и рыжие, сидящие на солнышке, мило обернув хвостики вокруг лап, они вертели головами туда-сюда, когда наши стрелы пролетали мимо. Мы ни разу не задели ни одну из них, но порой были близки к этому. В конце концов, кошки осознали опасность и покинули нашу площадку. Когда это произошло, мы стали охотиться друг на друга.

Мы притворялись, что ищем улетевшие стрелы, только для того, чтобы скрыться за мишенями, в деревьях, где старая монахиня не могла нас видеть. Там начиналась игра. Изначально было решено, что «охотник» будет подбираться и выпускать стрелу в дерево поблизости от «добычи». И поначалу такой выстрел засчитывался как попадание в цель. Однако для некоторых принятые правила слишком ограничивали свободу, так что всем остальным пришлось согласиться с этим. А позже мои друзья с такой же легкостью нарушали правила боя шариками с водой, камнями и пневматическим оружием.

Игра становилась все интереснее. У всех нас возникали опасные ситуации, такие острые моменты, которые пересказываются друг другу множество раз, пока не становятся легендой. «Времена, когда Донни прострелили бумажник». «Времена, когда Патрику прострелили ботинок». Некоторые ребята взялись за ум и бросили этим заниматься, но так поступили далеко не все. Мы делали вид, что все абсолютно невинно, и никогда не признавались себе в истинной цели этих занятий: подстрелить кого-нибудь. Среди этих деревьев я совершенно терял голову. Я не думал, что меня кто-то может ранить или я могу ранить кого-нибудь, даже когда вставлял стрелу в лук и оттягивал ее назад, сосредоточенный на движении теней впереди. Как-то раз днем я делал именно это – натягивал лук, готовый к выстрелу, как только моя цель снова покажется, как вдруг услышал шорох позади. Я обернулся.